 |
 |
      Гурам и Дамиан Утенков  Гурам и Федор Конюхов  |
Марина Васильева директор галереи Delon`ь, искусствовед ПРЕКРАСНОЕ И ПОЛЕЗНОЕ Через искусство и чувства происходит связь человека с Богом. Отсюда и любовь к искусству как проявлению идеалов и лучших устремлений человека и понимание важности его воспитательного значения для подрастающих поколений. Только впитанные в детстве духовные истины могут стать той моральной опорой, которая не даст молодому человеку вступить на путь порока. Книги, живописные полотна, музыка помогают детям в их знакомстве с необъятным и заманчивым окружающим миром. Часто рисунки, картинки, иллюстрации к книгам говорят ребёнку больше, чем печатное слово. Вымысел художника удовлетворяет страстную тягу ребёнка ко всему сказочному, фантастическому. Разве не об этом свидетельствует категоричное заявление одного из малолетних персонажей всеми любимой книги Корнея Чуковского «От двух до пяти»: «Я знаю, что бабы-яги не бывает. А ты мне расскажи такую сказку, чтобы она была». Каждая талантливая работа – это диалог двух волшебников, художника и зрителя, в котором оживает внутренне обогащающее содержание произведения. Особенностью изобразительного искусства является способность не поучать людей, детей, а создавать для них прекрасный мир. Зачем поучать, если можно подарить ребёнку радостный и естественный ему мир сказки, приключений, путешествий, тайн и открытий? В этом мире не требуется нравоучений, так как его герои никогда не перестают сражаться с тьмой и стремиться к Свету. У нас есть прекрасный опыт русских и даже советских художников, которые с такой естественной любовью смогли показать детям родную природу, окружающих людей, что через эту любовь совершенно явным образом ощущается и передается их любовь к Творцу. Очень часто при встрече с талантливыми работами художников, фотографов мы испытываем нечто большее, чем просто эстетическое удовольствие. Радость, которую мы испытываем в такие моменты, – состояние не только душевное, но и духовное. Оно никуда не исчезает, а остаётся с человеком навсегда. Поэтому так важны совместные просмотры живописных произведений ребёнком и взрослым, чтение книг, уносящих из этой повседневной жизни в удивительный мир, в котором взрослый и рёбенок становятся друг другу особенно близки и важны, когда душа ребёнка раскрыта… И здесь нам, взрослым, многое даётся. Вскоре, по мере взросления, ребёнок отправится в самостоятельное плавание, где, пользуясь великим божественным даром свободной воли, он уже сам сможет выбрать то, что ближе его сердцу. Именно так закладывается добрый христианский фундамент в формирование личности человека. «…наша задача заключается в том, чтобы пробудить, воспитать, укрепить в восприимчивой детской душе эту драгоценную способность сопереживать, сострадать, сорадоваться, без которой человек – не человек», - писал все тот же всеми любимый Корней Чуковский. - «Только эта способность, привитая с самого раннего детства и доведённая в процессе развития до высочайшего уровня, создавала и будет впредь создавать Бестужевых, Пироговых, Некрасовых, Чеховых…» Именно таких разносторонних, удивительно ярких, самобытных, ищущих художников объединила под своим крылом художественная галерея Delon`ь. Это заслуженный скульптор России Моисей Хасминский; мастер офорта, график и акварелист Дамиан Утенков; график Александр Хасминский; мастер художественной фотографии, иконописец священник Василий Евпатов; московская художница, мастер натюрморта и пейзажа Ирина Сурина; дизайнер, мастер плаката Артем Уваров; молодые фотохудожники Светлана Соколова и Денис Сычев, московский художник-мистик Терентiй Травнiкъ. Все эти люди разного возраста, разных поколений, но всех их объединяет одно – «в сердце каждого монета Таланта Божьего лежит». Все они сумели сохранить в душе детское восприятие. Delon`ь – это гамак, сплетенный из трав и стеблей, подвешенный на дерево, на котором отдыхали эльфы в детских сказках. Может быть, с этого и начинается гостеприимство галереи и ее художников - с отдыха и радушного приема всех гостей для путешествия в сказку…
Лидия Головкова Художник-иконописец Особняком в ряду художников, казненных на Бутовском полигоне, стоит фигура Владимира Алексеевича Комаровского, последнего крупного иконописца, работавшего на сломе эпох, и первого, открывшего эпоху возрождения иконописи, живописца, графика, человека, связанного кровными и дружескими узами чуть ли не со всеми виднейшими фамилиями России. Его отец был хранителем Московской Оружейной палаты. “Мир духовный, истинный – прост, бесконечность его реальна”, - писал В. А. Комаровский, устремляясь духом в бесплотные высшие сферы. А в это самое время в “одебелевшем греховном мире” “одебелевшие человеческие существа” (выражения В. А. Комаровского) истребляли себе подобных, отнимая вместе с жизнью (в нашем случае – вместе с жизнью художников) и произведения искусства, уничтоженные при аресте, пропавшие или еще не созданные авторами. Эти потери неисчислимы, невосполнимы, ни теперь, ни в будущем - никогда. Из цикла «МАСТЕРА ОФОРТА» Дамиан Утенков Незримая красота УЗОРОЧЬЯ Я часто спрашивал себя, почему мне была явлена красота мироздания, сокрытая обычно пеленой обыденности?! Неужели зрение мое так устроено, что, не напрягаясь, вижу то, что другому, может, и видеть-то ни к чему? Или развилась во мне такая способность моим отцом, который, приучая меня к труду, заставлял освобождать от камней землю в саду. И я невольно рассматривал каждый камушек, любовался их формой и цветом… И не зря потом, уже в бытность мою геологом, коллеги дали мне странное прозвище – «видящий паутину издали». Вот с тех пор и водится за мной непроизвольное внимание к мелочам, независимо от того, рисунок ли это коры старого дерева или трещинки на асфальте, изысканный узор складок одеяний на иконах или же причудливый орнамент кракелюра – своеобразного растрескивания на старинных полотнах, разнообразные травинки и цветы июньского луга или скань лиственничной хвои на берегах глухой эвенкийской речки. Любил я погружаться в неприметную красоту мелочей природных давно, но вот чтобы осмыслить – вся жизнь понадобилась, от самых первых впечатлений младенческих лет в родительской деревянной избе, где я разглядывал муаровые узоры потолков и бревенчатых стен со всеми сучками и трещинками вперемешку, со следами ходов жучка-короеда, прозванного энтомологами «типографом» за свои художества, ходы его – ни дать ни взять колдовские письмена. А морозные узоры на окнах? Ведь рисунки эти причудливые всегда были разные, как пейзаж реки, что раскрывается навстречу плывущему по ней или как завораживающие видения далеких неведомых стран. Окно – это для избы-дома, что око человеческое. Недаром и в языке нашем есть слово «окоем». Окно стремились всегда украсить по-особому – и резными, узорчатыми наличниками, могущими поспорить с дорогими киотами красных углов, и расписными ставнями, да и всей домовой резьбой, цена которой могла сравняться с ценой всего дома-сруба. И это у крестьян, привыкших считать каждую копейку! Не от жиру, значит. Была, видно, в этом своя необходимость – потребность в красоте. Вот и не скупились украшать и рубахи, и полотенца, и платки, и пояса, не говоря уже о Божьих храмах. Что может, к примеру, быть для нас обыденнее снега? Зима у нас длинна, снега по пояс – не редкость. Но задумайтесь, снег падает на нашу землю миллионы лет, и никогда ни одна снежинка не была похожа ни на какую другую, и никогда не будет! Как же стремится наша природа к красоте, даже незримой, и разнообразию! Все эти, вроде бы разрозненные феномены – будь то рисунок крыльев бабочки или орнамент староготического шрифта в старинной книге, причудливые тени листьев и ветвей ивы на занавеске окна или узор текстуры простой доски на облупившемся заборе – все они сливаются в единый первофеномен мирового узора, который мы и воспринимаем, как Красоту, прикасаясь к ней в меру своей готовности-открытости, да еще Божьего дара – таланта. Но дар даром, а и он должен найти для своего проявления почву. Вот тут-то и пригодятся таинственно-чарующие морозные узоры на окнах, через которые глядит на мир несмышленый ребенок. Они гармонизируют все последующие зрительные впечатления, создавая в детском подсознании некую матрицу гармонии. Есть такое понятие – золотое сечение. Я, когда узнал о нем, был немало удивлен: пропорция основных моих работ (особенно любимый мой размер 50х30 см) чуть ли не до миллиметра отвечала золотому сечению, да и линия горизонта на многих моих картинах также тому соответствовала. Строго говоря, золотое сечение – гармоничное деление какого-либо отрезка на две части таким образом, что большая его часть соотносится с меньшей частью также, как сам отрезок относится к большей части. Эта золотая пропорция проявляется в природе повсеместно. Она была известна с древнейших времен, а в научный оборот введена Леонардо да Винчи. Каким образом это ощущение гармонии могло прийти ко мне – ведь раньше я его не осознавал. Многие, конечно, видели деревенский дом: на русском севере это целые хоромы-дворцы, в центральной России – «пятистенок» или скромные сельские срубы. Примечательно то, что окошки везде практически одинаковые по своей пропорции. И пропорция эта – золотая. И не только сечение всего оконного проема, но и переплет рамы, включая и форму форточки. Получается как бы принципиальная и универсальная схема золотого сечения. То есть человек с художественным видением порой инстинктивно из хаоса создает красоту. Есть такое понятие – «импринтинг»: ранние впечатления у человека, которые потом уже ничем не вытравишь. Решил я узнать у своего товарища-художника, у которого пропорции работ ближе к примитивному квадрату, где он детство свое провел. «В обычной городской квартире – в стиле «барако». «А окна в ней какие были?» «Да квадратные вроде». Одно из самых теплых его воспоминаний – это веранда на даче у приятеля, и как утром он с той веранды в траву палисадника прыгал. А в творчестве аукнулось это тем, что есть у него несколько гравюр с видом веранды и с травой в палисаднике – может, одни из самых удачных его работ. И они квадратные. Мне иногда кажется, что китайское иероглифическое письмо возникло из практики гадания по панцирю черепахи. Происходило это примерно так. Панцирь нагревался на костре и затем резко охлаждался ледяной водой. По его поверхности пробегали характерные трещины или кракелюр, который потом трактовался жрецами как ответ Неба. Те кракелюры были необычайно похожи на иероглифы, так из разглядывания мельчайших деталей природных подсказок возникла китайская письменность. Существует такой минерал под названием «пегматит». Называется он еще «письменным гранитом» или «еврейским камнем». Дело в том, что на отполированном его срезе отчетливо видны письмена, очень похожие на древнееврейские. И вот что приходит в голову: не из наблюдения ли этих узоров возник древнееврейский алфавит? Может, совсем и не случайно, что Скрижали Завета, обретенные Моисеем на Синае, были каменные? В Китае красоту полированной яшмы почитали наравне с творениями лучших художников. А Леонардо да Винчи приучал учеников наблюдать грязные потеки на стенах, говоря, что сам он именно так узрел (лучшую, по мнению современников) композицию своей картины «Битва при Ангиари».
Сердитый окрик, дегтя запах свежий, Таинственная плесень на стене – И стих уже звучит задорен, нежен, На радость вам и мне…
Так писала Анна Ахматова, подобно Леонардо, обладающая даром вглядывания в незаметные знаки природной красоты. Японцы всегда придавали изысканности возникающих при производстве трещин на фарфоре такое же значение, как и форме, цвету или даже элитной росписи. Подобные трещинки культивировались на Востоке веками, считаясь составляющими феномена прекрасного. А чередование ударных и безударных звуков, ассонансов и аллитераций, рифм и ритмов в стихосложении – не результат ли это тех же самых закономерностей, то есть своеобразный словесно-звуковой орнамент, то самое «узорочье»?! То же можно сказать и о музыке. Если музыку не слушать, то можно посмотреть на ее нотную запись. Ну, чем не орнамент? И к архитектуре это относится напрямую – ведь не зря ее называют «застывшей музыкой». И везде, буквально во всем проявляет себя малоприметный «узор математических закономерностей». Сами математики давно заметили, что если формула красива, а решение изящно, значит все правильно, и истина обретена. Пифагор был абсолютно прав, утверждая, что «миром правят числа». Добавим от себя, что проявляют они себя как «мировой узор». С изобретением телескопа интуитивные прозрения наших далеких предков получили новые подтверждения. Посмотрите на фотографии Крабовидной туманности нашего небосклона или снимки колец Сатурна – не напоминают ли они отполированный срез камня-самоцвета агата или причудливый рисунок разновидности уральской яшмы с загадочным названием «Шайтанская переливть?» А с созданием электронного сканирующего микроскопа открылась уникальная возможность увидеть микромир в невероятном богатстве красок и форм, дотоле как бы и не бывший вовсе. Причем разглядывать в нем можно практически все – и усы комара, и кристаллы медного купороса, и пыльцу невзрачной полевой травки – тимофеевки. И все это представляется любому взору однозначно как незримая Красота. Для большинства людей неизвестным остается мир живых существ, в силу своего малого размера недоступных для невооруженного глаза. Массу изумительных, фантастически-красивых и изящных форм скрывает от нас микромир. Это могут быть радиолярии, комарики, водоросли, инфузории… «Простейшими» их назвали ученые мужи. Порой, они действительно состоят чуть ли не из одной клетки. Еще в XIX веке были сделаны их увеличенные фотографические изображения, поражающие самый изощренный глаз, как художника, так и искусствоведа. Да и просто любопытного человека, не успевшего закостенеть в техносфере безумного прогресса. Огромный потенциал хранят в себе эти самые простейшие для художника-ювелира. Когда я показывал отдельные изображения своим собратьям-художникам и спрашивал: «Что это такое?», то в ответ слышал, что это, бесспорно, редкие по мастерству произведения Фаберже или его школы. Вот тебе и простейшие! И тогда совсем по-другому предстает смысл христианского церковного песнопения «Всякое дыхание (все живое) да хвалит Господа», означающее, что само творение каждым своим, пусть самым ничтожным представителем, славит Творца природы, создавшего все, его мудрость и совершенство. Недаром Иоанн Мосх, византийский монах и философ считал, что созерцание «узорочья» цветка можно приравнять к молитве. Однажды фотограф и исследователь, сотрудник Смитсоновского института в Вашингтоне К.Сандвед, работая в национальном музее естественной истории США, обратил внимание на удивительные по красоте узоры на крыльях бабочек. В объективе фотоаппарата явно нарисовалась… буква латинского алфавита. «А что, если поискать еще, приглядеться повнимательнее к этим прекрасным созданиям – может и другие буквы найдутся на этих чудесных крылышках?» Тысячи и тысячи бабочек более чем из 20 стран мира прошли перед фотографом, и в результате он нашел на нежных трепетных крыльях практически все буквы латиницы, да еще все арабские цифры – от 0 до 9! То, к чему наши предки пришли интуитивно, нашло подтверждение в исследованиях современных ученых. При исследовании механизма опознавания визуальных объектов выяснилось, что взгляд человека совершает любопытные движения по рассматриваемому объекту. Это напоминает некий чудной танец. Взгляд фиксируется на определенных (значимых) точках предмета и перескакивает самым причудливым образом в отличие от сканирования объекта поочередными параллельными лучами, как это происходит в сканере. Оказалось, что чем гармоничнее узор объекта, складывающийся из его формы, цвета, пропорций, тем благотворнее это влияет на нервно-психическое состояние человека. Эти «танцующие» по изображению скачки взгляда называют «саккатами». А вот если человеку приходится находиться среди геометрически однородных объектов, вроде многоэтажных домов с их однообразными блоками, панелями, окнами, то взгляду не за что зацепиться, он мечется как луч лазера в электронном приборе и в конце концов, не находя себе опоры, рикошетит обратно через глаза в мозг. И происходит как бы удар, разрушающий гармонию. Сначала психическую, а затем и физическую. В природе практически не бывает этого уныло организованного пространства. И психика человека отказывается воспринимать эту мертвую среду. Малозаметная красота «узорочья» окружает нас повсюду. Надо просто быть более внимательным и неспешным, и, поверьте, ваши глаза откроются ей навстречу. Уныние покинет вас. Вооружитесь, для примера, хотя бы увеличительным стеклом. Носите его с собой. И не забудьте про детей. У них зрение устроено совсем по-другому: они видят мелочи очень отчетливо, надо им только один раз их показать. Не мешает часть пластмассовых игрушек заменить хотя бы шишками – еловыми, кедровыми, сосновыми. Повесьте над кроваткой ребенка самые красивые листья, какие вы найдете в лесу, пусть в его комнате всегда стоят букеты из луговых цветов. Если мы заглянем в «Материалы для словаря древнерусского языка», изданные более ста лет назад И.И. Срезневским, то увидим, что слово «узорочье» толкуется там как «благо, добро, красота». Получается, что самим языком снимается извечное противоречие между красотой и добром! И название известного древнего труда, переведенного на современный русский язык как «Добротолюбие», должно было бы звучать как «Красотолюбие».
Дамиан Утенков Гость из иного мира Гравюры Бориса Сопина В жизни Бориса Сопина, художника уникального, чудного, чудного одновременно, ушедшего столь непоправимо рано, как и о его удивительных гравюрах, знают сегодня до обидного мало. Он не умел жить по правилам. И потому был полностью беззащитен в жизни, порою плохо ориентируясь в происходящем. Даже внешний вид его производил впечатление нездешности и полной отрешённости от обыденности. Потому, наверное, натерпелся всякого и в детстве, и в юности, и в армии, да и потом, взрослому, во время учёбы в художественном училище, и когда работал для разных журналов, хватало насмешек, горестей и непонимания. Но ничто в нем не рождало озлобленности. Ни на кого. Лишь сочувствовал обидчикам, дивясь их непониманию очевидных, как ему казалось, вещей. Никакой привязанности к материальным благам в нём не было, он просто не понимал, к чему они. Но зато, сколько же у него было интереса к всевозможным научным открытиям и гипотезам! И чем фантастичнее те были, тем больше привлекали Сопина. Он был таким же «нездешним» человеком, как и его картины. И никогда нельзя было знать, что же послужит толчком к необузданному его воображению и уникальному мастерству рисовальщика. Рисовал он так же не по правилам, как и жил. Вместо гравёрной иглы пользовался каким-то старинным циркулем, а то и простеньким перочинным ножичком, творя свои странные образы с необыкновенной лёгкостью. Выходило необычно, поражало и завораживало. Сухие постановки натюрмортов, не говоря уж о живой натуре, под его рукою принимали какой-то фантастический оттенок и при этом оставались реалистичными. Будто бы рисовал всё это человек, впервые увидевший мир вокруг. И не понять было, увидел ли он его наяву или во сне. Если попробовать определить стиль работ Сопина, то при всей их абсолютной самостоятельности, неподражаемости и первичности остановиться придётся на «фантастическом реализме» Фёдора Михайловича Достоевского — «…всё искусство состоит в известной доле преувеличения, с тем, однако же, чтобы не переходить известных границ…». И в самом деле вещи фантастические, включая сюда зарисованные чудные сны, коих он видел во множестве, получались у Бориса Сопина убийственно реальными и живыми, а в самых реальных зарисовках, натурных, из обыденной жизни, сквозила тайна и недоговорённость. Словно ему дано было заглянуть в какие-то иные измерения и увидеть иной мир. Мир, в котором всё едино и нерасторжимо, в котором человек легко может стать деревом, а птица — человеком, не изменяясь при этом, не превращаясь друг в друга, а как бы перетекая из одного состояния в другое. …Вот уже одиннадцать лет отделяют Бориса от нас, и всё яснее и яснее осознаю, что он и сам был гостем из того мира. Что же он здесь искал? Какую задачу выполнял? Дамиан Утенков Чудо из детства Рисунки Гурама Доленджашвили «Удивительно! Вы даже, наверное, и не догадываетесь, но… ведь они лечат многие болезни», — мой спутник, профессор-психоневролог, говорил тихо, с трудом сдерживая восторженное волнение. А стоял он перед рисунками Гурама Николаевича Доленджашвили на его выставке. Я поймал себя на мысли, что и сам не раз ощущал волшебное воздействие картин Гурама. Да и, наблюдая за зрителями, заворожённо стоявшими перед ними, видел, как оживали их глаза, будто увидели они что-то давно и хорошо знакомое, но с новой неожиданной стороны. Не случайно назвал работы Доленджашвили «праздником для глаз, души и сердца» другой удивительный мастер, действительный член Российской академии художеств Станислав Никиреев. Узнав в начале 2005 года об открытии в Москве, в Центральном доме художника, выставки «Мэтры графики», я совсем не удивился тому, что в экспозиции соседствуют работы Станислава Михайловича Никиреева и моего давнего коллеги и друга Гурама Доленджашвили. Удивляться мне пришлось тогда, когда я переступил порог этой выставки. Я хорошо знал офорты Гурама, а вот его рисунки мне были почти не знакомы. Впрочем, их и рисунками-то назвать язык не поворачивается. Скорее это, как говорили древние китайцы, монохромная живопись, хотя и выполненная обычными простыми карандашами на обычной же простой, добротной бумаге. В такое «перевоплощение» графики верилось с трудом. Её невиданно-ошеломляющий «имидж» обманывал не только обычных зрителей, но и художников…. «Невероятно!!! Неужели это просто карандаш и бумага!» Это было как чудо — чудо, которое я видел лишь в далёком, счастливом и безмятежном детстве. Куда-то ушла суетливая, неприлично сверкающая и гремящая Москва, и исстрадавшаяся в городском плену душа блаженно растворилась в лунно-снежном мерцании и таинственной тишине. Снег разве что не благоухал, а от луны, парящей на небосводе в сиянии причудливых облаков, невозможно было оторвать взгляд… Снег, заметим, явление необычное, даже мистическое. Вдумайтесь: мириады снежинок падают каждый год на землю, и среди них нет ни одной одинаковой! Недаром в Библии снег — символ девственной чистоты и безгрешности. «…Паче снега убелюся…» - это строчка из бессмертных Псалмов царя Давида. И как тонко чувствует непривычную для южанина холодную «манну небесную» уроженец солнечной Грузии! У Гурама Николаевича снег то мерцает, то светится, то искрится… А какое невероятное переплетение заснеженных ветвей и… теней от них на чистом снегу! Право же, оценить в полной мере всю эту снежную симфонию может лишь северный человек, живущий в тайге или тундре. Да и чарующее лунное сияние бездонных небес способен перенести на бумагу только тот, кто сердцем ощутил скрытую от посторонних глаз красоту бесконечной полярной ночи. Душа каждого художника полна неизреченных тайн. Одна из тайн Доленджашвили — его страсть к путешествиям… С мольбертом он побывал на Камчатке и Чукотке, на Сахалине и Курилах, на Беломорье, в Якутии и Дагестане. «За сравнительно короткий срок мне довелось немало испытать, — говорит Гурам, — много раз я промокал до нитки от пота, дождя и ледяных морских волн, однажды даже тонул, другой раз, казалось, безнадёжно заблудился, но зато судьба подарила мне такие экзотические зрелища и захватывающие впечатления, какие выпадают на долю лишь счастливых людей. Я ходил на моржей с эскимосами, взбирался на тушу кашалота, побывал в самой гуще птичьего базара, бродил по китовому кладбищу, слышал лай тысяч песцов… И всегда поражался теми картинами природы, которые открывались передо мной. Как могла быть создана такая красота?!» Да, так может сказать только счастливый человек. А была ещё учёба в Академии художеств. И учёба складывалась по-разному. Не всегда легко, хотя с Учителем (именно с большой буквы) Гураму повезло. Он до сих пор вспоминает с благодарностью Ладо Григолия, лауреата премии имени Шота Руставели, замечательного педагога и человека, чуткого и требовательного. Гурам однажды то ли оплошал в рисунке, то ли недотянул в колорите, а, может, просто отвлёкся на занятиях. И вот мягкий и добрый учитель так накричал на своего ученика, что Гурам не на шутку разволновался, не привыкнув к такому обращению со стороны своего обожаемого учителя. Но, видя потерянный вид ученика, учитель быстро взял себя в руки: «Пойми, Гурам, я ведь кричу не просто. Я кричу ради Грузии!» «Как же стыдно стало мне, — говорит Гурам, — выходит, что учитель заметил мои способности и заботился о том, чтобы я сохранил их для родины. Сохранил и развил…» Гурам любит повторять строчки древнего поэта: О как мало того, что я имею, И сколь многого мне нужно достигнуть… Ещё в далёкие семидесятые годы прошлого столетия Гурам получил свою первую награду за серию рисунков «Арктика». Видимо, Север открыл художнику извечные тайны, что помогло ему в будущем создать «снежно-лунную» Имеретинскую сюиту… И не только её. Потрясение, испытанное Гурамом на китовом кладбище, обретя художественную форму, воплотилось в серию офортов. Это грозные предупреждения, протест мастера против бездумной технократической деятельности человека. Настоящий художник — всегда провидец. Кто в беззаботные семидесятые годы мог представить себе, что будет со всеми нами через полтора десятка лет? Как сложится судьба нашей большой родины — СССР? А Гурам уже тогда создал графическую серию под названием «Если завтра война. Колокол тревоги…» «У меня есть работы, предупреждающие землян о грядущих катаклизмах, войнах и разрушениях. Они производят впечатление на зрителей, но, по моим наблюдениям, людям больше нравятся душевная чистота, красота природы, доброта сердца. Цель искусства проста — нести в мир радость. Особенно сейчас…» Судьбе показалось мало того, что отец Гурама Николаевича по |
             |